Во  времена  Македонского,  Птолемеев,  Иисуса  и  александрийских гностических школ  эллинизм  был  зримым  и  эффективным  выражением сверхчеловеческой  Универсальной  Традиции,  которая  становилась доступной не  только  для  посвященных  в  закрытых  центрах,  но  и для интеллектуалов,  не  принадлежащих  к  касте  жрецов  и  не  входящих мистериальные  ордена.  
Благодаря  эллинизму  Традиция  из  устной,  ритуальной  и,  в  последнем  счете, невыразимой,  становилась книжной  и  умопостигаемой,  а  значит, спекулятивной. 
Именно  последнее  обстоятельство  
создавало  предпосылки  для  зарождения  в будущем  «светской  духовности»,  то  есть,  
культуры  в  современном секулярном  значении  слова.  Для  того  чтобы  такая  трансформация  совершилась, необходимо  было  две  вещи:  первое  —  чтобы 
«эллинизм»  (или,  точнее,  его ослабленное  многократным  повторением  эхо) 
 стал  доступным  для артистической  богемы;  и  второе  —  чтобы 
философский  дискурс окончательно  эмансипировался  от  чистой  метафизики (то  и  другое  в  истории европейской  «духовности»  приходится  приблизительно  на  середину  XVII-го столетия). 
 
Нетрудно  заметить,  что  практика  современной  светской  культуры нацелена  в той  или  иной  форме  на  воспроизведение  «эллинистического»  алгоритма: расшифровки  всего  и  вся  через  сведение  к  некоему общему  знаменателю, открытие  всех  «содержаний»  с  помощью  универсальной  отмычки.  
Только  в случае  культуры  это  уже  не  философия  Платона  или  Аристотеля, а человеческий  индивидуум  как  точка отсчета  со  всем  его  релятивизмом  и обусловленностью.  
В  культуре пародийным  образом  как  бы  воспроизводится  протагоровский тезис: «Человек  —  мера  всех  вещей». В  пародийном,  поскольку  перевернутом: древний  грек  имел  в  виду универсального  человека  как  микрокосм, секулярный  же  интеллектуал  на  самом  деле  подразумевает,  что  нет  ничего, кроме  самой  относительности,  абсолютизирует  «как  меру  вещей»  именно эмпирического индивидуума,  при  этом  еще  и  зависимого  от  внешних обстоятельств! 
В  таком  контексте  «смыслы»,  расшифрованные  через  призму обусловленности,  которой  является  эмпирический  человек,  лишаются своего «абсолютного»  характера,  сами  превращаются  в  некие  обусловленны  знаки.